Знания Кеплера не простирались дальше нашей Солнечной системы. Более того, он считал, что орбиты планет должны быть правильными кругами с точными математическими пропорциями. Сегодня мы так не думаем. Из бесконечного количества возможностей, допускаемых законами Ньютона, орбита нашей Земли эллиптическая — точная ее форма есть результат ее сложной истории и происхождения. Ее орбита особенна только в том смысле, что допускает окружение, благоприятное для эволюции (не настолько близкая к Солнцу, чтобы вода вскипала, и не настолько далекая, чтобы она навечно замерзла).

Похоже, наше традиционное восприятие Вселенной и физических законов, управляющих ею, пойдет по пути концепции Кеплера об орбите Земли. То, что мы привыкли называть «Вселенной», может быть результатом одного из множества Больших взрывов, как наша Солнечная система есть просто одна из многих планетарных систем в Галактике. Как россыпь кристаллов льда на корке замерзающего пруда есть скорее историческая случайность, чем фундаментальное свойство воды, так и некоторые из кажущихся постоянными величин природы могут быть скорее произвольными, чем однозначно определенными основной теорией.

Наша собственная Вселенная — наша космическая обитель — проста по своему составу, но не так проста, как могла бы быть. Наряду с темной материей в ней содержатся атомы. Чтобы все было еще сложнее, темная энергия в пустом пространстве приводит в действие отталкивание, которое на космических весах перевешивает гравитацию. Некоторые теоретики расстроены таким следствием, так как оно подрывает их стремление к максимальному упрощению. Я думаю, мы можем извлечь урок из космологических споров семнадцатого века. Галилей и Кеплер не обрадовались открытию того, что планеты вращаются по эллиптическим, а не идеально круговым, орбитам. Но позже Ньютон показал, что все эллиптические орбиты можно объяснить с помощью единой теории гравитации. Так же и наша Вселенная может быть одной из ансамбля всевозможных вселенных, ограниченных только тем требованием, что она должна допускать наше возникновение. Но отношение к этому результату как к уродству так же близоруко, как одержимость Кеплера окружностями. Ньютон, возможно, был величайшим ученым второго тысячелетия. Может быть, его коллега из третьего тысячелетия откроет математическую систему, которая управляет всем мультиверсом.

И, наконец, давайте вспомним слова Хаббла из его классического труда «Царство туманностей» (The Realm of the Nebulae), опубликованного в 1936 году: «Только по истощении эмпирического запаса мы действительно достигнем сказочного царства размышления». Мы до сих пор мечтаем и размышляем. Но со времен Хаббла, благодаря крупным наземным телескопам, прекрасному космическому инструменту, носящему его имя, и другим техническим достижениям, произошел ошеломительный эмпирический прогресс.

В науке существует три великих рубежа: очень большое, очень малое и очень сложное. Космология включает все три. Во-первых, космологи должны точно определить основные величины, такие, как W, и узнать, что такое темная материя. Я думаю, на решение этих задач вполне хватит десяти лет. Во-вторых, теоретики должны истолковать экзотическую физику очень ранних этапов, которая влечет за собой новый синтез космоса и микромира. Я проявил бы несказанную дерзость, поставив на удачное разрешение проблемы. Но космология — одновременно и одна из величайших наук об окружающей среде, и третьей целью она ставит понимание того, как Большой взрыв, описываемый простым рецептом, спустя 13 миллиардов лет развился в нашу сложную космическую родину: нитевидное расположение галактик в пространстве, сами галактики, звезды, планеты и предпосылки возникновения жизни. Ни одна из тайн в космологии не бросает большего вызова, чем объяснение того, как атомы — здесь, на Земле, и, возможно, в других мирах — организовались в живые существа, достаточно сложные, чтобы размышлять над своим происхождением.